Стих сыплет спелые орехи

Куда б ни шел, ни ехал ты,

Но здесь остановись,

Могиле этой дорогой

Всем сердцем поклонись.

Кто б ни был ты: рыбак, шахтер,

Ученый иль пастух, —

Навек запомни: здесь лежит

Твой самый лучший друг.

И для тебя и для меня

Он сделал все, что мог:

Себя в бою не пожалел,

А родину сберег.

В далекий путь собравшись втихомолку,

Старуха ночью вышла из села.

Взяла ведро, взяла еще кошелку

И за собой корову повела.

Забыла все — и годы; и усталость,

Не побоялась никаких невзгод.

И одного лишь, кажется, боялась,

Что вдруг ее корова заревет.

Враги услышат — и пропало дело!

Убьют, замучат иль сведут с ума…

Но тут уж и корова не ревела,

Как будто знала, чуяла сама.

Так шли они из вражеского тыла

Вдали от сел, вдали от деревень —

Туда, где солнце по утрам всходило,

Туда, откуда начинался день.

Так шли они нехоженой тропою —

От леса к лесу, от ручья к ручью…

В пути старуха свежею травою

Кормила щедро спутницу свою,

Водою родниковою поила

И, словно дома, в тот же самый срок,

Под старыми березами доила,

Усевшись на какой-нибудь пенек.

И с горькой думой, в тихий час привала,

Пила неторопливо молоко

И снова в путь корову поднимала:

— Идем, идем, теперь недалеко.

Идем, идем! Авось дойдем живые,

На счастье на старушечье мое… —

На третьи сутки наши часовые

Увидели, окликнули ее.

— Свои, свои! — она остановилась

С коровою, с кошелкою, с ведром

Смущенная, неловко поклонилась:

Вот, мол, пришла со всем своим двором.

Пред ней бойцы столпились полукругом:

— Куда идешь, куда шагаешь, мать?

— Куда ж итти, — ответила старуха, —

Иду-бреду судьбу свою искать.

Иду-бреду, несу свои печали… —

И голос вдруг осекся и погас,

И мелкой дрожью губы задрожали,

И слезы, слезы сыпались из глаз.

Бойцы старуху отвели в землянку,

Стараясь обласкать наперебой.

Достали хлеба свежую буханку

И вскипятили чайник фронтовой.

— А ну-ка, мать, попробуй нашей пищи,

А мы с тобою рядом посидим.

Уж мы теперь судьбу твою разыщем,

Уж мы тебя в обиду не дадим!

Освоилась старуха, осмотрелась —

Хорошую нашла она семью!

И вдруг сказала: — Что ж я тут расселась?

А я ж пойду корову подою.

И вскоре с материнскою заботой

Она бойцов поила молоком

И говорила, говорила что-то

И называла каждого сынком.

На позиции девушка

Провожала бойца,

Темной ночью простилася

На ступеньках крыльца.

     И пока за туманами

     Видеть мог паренек,

     На окошке на девичьем

     Все горел огонек.

Парня встретила славная

Фронтовая семья,

Всюду были товарищи,

Всюду были друзья.

     Но знакомую улицу

     Позабыть он не мог:

     — Где ж ты, девушка милая,

     Где ж ты, мой огонек?

И подруга далекая

Парню весточку шлет,

Что любовь ее девичья

Никогда не умрет;

     Все, что было загадано,

     В свой исполнится срок, —

     Не погаснет без времени

     Золотой огонек.

И просторно и радостно

На душе у бойца

От такого хорошего

От ее письмеца.

     И врага ненавистного

     Крепче бьет паренек

     За советскую родину,

     За родной огонек.

Я весь свой век жила в родном селе,

Жила, как все, — работала, дышала,

Хлеба растила на своей земле

И никому на свете не мешала.

И жить бы мне спокойно много лет, —

Женить бы сына, пестовать внучонка…

Да вот, поди ж, нашелся людоед —

Пропала наша тихая сторонка!

Хлебнули люди горя через край,

Такого горя, что не сыщешь слова.

Чуть что не так — ложись и помирай:

Все у врагов для этого готово;

Чуть что не так — петля да пулемет, —

Тебе конец, а им одна потеха…

Притих народ. Задумался народ.

Ни разговоров не слыхать, ни смеха.

Сидим, бывало, — словно пни торчим…

Что говорить? У всех лихая чаша.

Посмотрим друг на друга, помолчим,

Слезу смахнем — и вся беседа наша.

Замучил, гад. Замордовал, загрыз…

И мой порог беда не миновала:

Забрали все. Одних мышей да крыс

Забыли взять. И все им было мало!

Пришли опять. Опять прикладом в дверь,

Встречай, старуха, свору их собачью….

«Какую ж это, — думаю, — теперь

Придумал Гитлер для меня задачу?»

А он придумал: — Убирайся вон!

Не то, — грозят, — раздавим, словно муху…

— Какой же это, — говорю, — закон —

На улицу выбрасывать старуху?

Куда ж итти? Я тут весь век живу… —

Обидно мне, а им того и надо:

Не сдохнешь, мол, и со скотом в хлеву,

Ступай туда — свинья, мол, будет рада.

— Что ж, — говорю, — уж лучше бы свинья,

Она бы так над старой не глумилась.

Да нет ее. И виновата ль я,

Что всех свиней сожрала ваша милость?

Озлился, пес, и ну стегать хлыстом!.

Избил меня и, в чем была, отправил

Из хаты вон… Спасибо и на том,

Что душу в теле все-таки оставил.

Пришла в сарай, уселась на бревно.

Сижу, молчу — раздета и разута.

Подходит ночь. Становится темно.

И нет старухе на земле приюта.

Сижу, молчу. А в хате той порой

Закрыли ставни, чтоб не видно было,

А в хате, слышу, пир идет горой, —

Стучит, грючит, гуляет вражья сила.

«Нет, — думаю, — куда-нибудь уйду,

Не дам глумиться над собой злодею!

Пока тепло, авось, не пропаду,

А может быть, и дальше уцелею…»

И долог путь, а сборы коротки:

Багаж — в карман, а за плечо — хворобу.

Не напороться б только на штыки,

Убраться подобру да поздорову.

Но, знать, в ту ночь счастливая звезда

Взошла и над моею головою:

Затихли фрицы — спит моя беда, —

Храпят, гадюки, в хате с перепою.

Пора итти. А я и не могу, —

Целую стены, словно помешалась…

«Ужели ж все пожертвовать врагу,

Что тяжкими трудами доставалось?

Ужели ж, старой, одинокой, мне

Теперь навек с родным углом проститься,

Где знаю, помню каждый сук в стене

И как скрипит какая половица?

Ужели ж лиходею моему

Сиротская слеза не отольется?

Уж если так, то лучше никому

Пускай добро мое не достается!

Уж если случай к этому привел,

Так будь что будет — лучше или хуже!»

И я дубовый разыскала кол

И крепко дверь притиснула снаружи.

А дальше, что же, дальше — спички в ход,

Пошел огонь плести свои плетёнки!

А я — через калитку в огород,

В поля, в луга, на кладбище, в потемки.

Погоревать к покойнику пришла,

Стою перед оградою сосновой:

— Прости, старик, что дом не сберегла,

Что сына обездолила родного.

Придет с войны, а тут — ни дать, ни взять.

В какую дверь стучаться — неизвестно…

Прости, сынок! Но не могла я стать

У Гитлера скотиной бессловесной.

Прости, сынок! Забудь отцовский дом,

Родная мать его не пощадила —

На все пошла, но праведным судом

Злодеев на погибель осудила.

Жестокую придумала я месть —

Живьем сожгла, огнем сжила со света!

Но если только бог на небе есть —

Он все грехи отпустит мне за это.

Пусть я стара, и пусть мой волос сед, —

Уж раз война, так всем итти войною…

Тут подошел откуда-то сосед

С ружьем в руках, с котомкой за спиною.

Он осторожно посмотрел кругом,

Подумал молча, постоял немного,

— Ну, что ж, — сказал, — Антоновна, идем!

Видать, у нас теперь одна дорога…

И мы пошли. Сосед мой впереди,

А я за ним заковыляла сзади.

И вот, смотри, полгода уж, поди,

Живу в лесу, у партизан в отряде.

Варю обед, стираю им белье,

Чиню одёжу — не сижу без дела.

А то бывает, что беру ружье, —

И эту штуку одолеть сумела.

Не будь я здесь — валяться б мне во рву,

А уж теперь, коль вырвалась из плена,

Своих врагов и впрямь переживу, —

Уж это так. Уж это непременно.

Великий вождь советского народа,

Вы с нами вместе — всюду и всегда:

И в годы войн и воинских походов,

И в годы мира — мира и труда.

Вы нам даете силу и отвагу,

Вы — наше знамя, правда и оплот.

И сердце знает лишь одну присягу:

«За родину, за Сталина — вперед!»

Вы с нами всюду. И в цехах, и в поле

Нам светит солнце Ваших ясных глаз.

И в ночь под праздник в дружеском застолье

Мы поднимаем первый тост за Вас —

За Вас, не отступавшего ни разу

Перед врагом, каким бы ни был он,

За гений Ваш, за Ваш высокий разум,

За счастье всех народов и племен.

И мы сегодня повторяем снова

У стен Кремля, у древних стен Москвы,

Что в жизни нет у нас пути иного,

Чем тот, который начертали Вы;

Что нас не сломят бури и невзгоды,

Откуда б те невзгоды ни пришли, —

Великий вождь великого народа —

Надежда, свет и совесть всей земли!

На поля, за ворота

Родного села

В золотистой косынке

Наташа пошла.

Поднялась перед нею

Высокая рожь:

— А куда ж ты, Наталья,

Куда ты идешь?

Говорила Наташа:

— Иду на поля, —

Может, встретится снова

Мне радость моя;

Может, слово какое

Мне скажет она

И поймет, отчего я

Сегодня грустна…

Повстречалась ей радость

На том на лужке —

В пиджаке нараспашку,

Часы на руке.

Повстречалась ей радость,

Как будто ждала:

— Не ко мне ли, Наташа,

Ты в гости пришла?

Отвечала на это

Наташа ему:

— Я подобных насмешек

Никак не пойму.

Я хотела проверить,

Созрела ли рожь.

Отчего ж ты смеешься

Пройти не даешь?

Улыбается парень:

— Как видишь, — судьба:

Я ведь тоже собрался

Проверить хлеба.

Я один собирался,

А вышло при том —

Проверять нам придется

С тобою вдвоем.

Выйди в поле утренней порою, —

Небо сине, дали широки.

Самолет всплывает над землею,

По земле спешат грузовики.

Зреет жито на колхозных нивах,

Свежим сеном пахнет на лугу.

Дед-пастух коров неторопливых

У реки пасет на берегу.

На листве еще дрожат росинки,

Птичий гам несется из кустов.

И в венке из полевых цветов

Девушка проходит по тропинке.

Складная и легкая такая —

Как виденье юности самой…

Это все — страна моя родная,

Мирный край благословенный мой, —

Мирный день советского народа,

Озаренный солнцем золотым…

И его мы от любого сброда,

От любого лиха оградим!

Развесистый дуб на холме зеленеет,

Раскинувши ветви широко.

И в землю родную своими корнями

Он входит глубоко-глубоко.

И пусть над вершиной проносятся тучи,

Пусть ветры над ним завывают,

Он держится крепко за землю родную,

И бури его не сломают.

В Смоленской губернии, в хате холодной,

Зимою крестьянка меня родила.

И, как это в песне поется народной,

Ни счастья, ни доли мне дать не могла.

Одна была доля — бесплодное поле,

Бесплодное поле да тощая рожь.

Одно было счастье — по будням ненастье,

По будням ненастье, а в праздники дождь.

Голодный ли вовсе, не очень ли сытый,

Я все-таки рос, и годов с десяти

Постиг, что одна мне наука открыта —

Как лапти плести да скотину пасти.

И плел бы я лапти… И, может быть, скоро

Уже обогнал бы отца своего…

Но был на земле человек, о котором

В ту пору я вовсе не знал ничего.

Под красное знамя бойцов собирая,

Все тяготы жизни познавший вполне,

Он видел меня из далекого края,

Он видел и думал не раз обо мне.

Он думал о том о бесправном народе,

Кто поздно ложился и рано вставал,

Кто в тяжком труде изнывал на заводе,

Кто жалкую нивку слезой поливал;

Чьи в землю вросли захудалые хаты,

Чьи из году в год пустовали дворы:

О том, кто давно на своих супостатов

Точил топоры, но молчал до поры.

Он стал и надеждой, и правдой России,

И славой ее, и счастливой судьбой.

Он вырастил, поднял могучие силы

И сам их повел на решительный бой.

И мы, что родились в избе, при лучине,

И что умирали на грудах тряпья,

От Ленина право на жизнь получили —

Все тысячи тысяч таких же, как я.

Он дал моей песне тот голос певучий,

Что вольно плывет по стране по родной.

Он дал моей ниве тот колос живучий,

Который не вянет ни в стужу, ни в зной.

И где бы я ни был, в какие бы дали

Ни шел я теперь по пути своему,

И в дни торжества и в минуты печали

Я сердцем своим обращаюсь к нему.

И в жизни другого мне счастья не надо,

Я счастья хотел и хочу одного:

Служить до последнего вздоха и взгляда

Живому великому делу его.