Сыплют волны с колесами споря

Колыбельная песня Асе

Спи, царевна! Уж в долине

Колокол затих,

Уж коснулся сумрак синий

Башмачков твоих.

Чуть колышутся березы,

Ветерок свежей.

Ты во сне увидишь слезы

Брошенных пажей.

Тронет землю легким взмахом

Трепетный плюмаж.

Обо всем шепнет со страхом

Непокорный паж.

Будут споры… и уступки,

(Ах, нельзя без них!)

И коснутся чьи-то губки

Башмачков твоих.

Подрастающей

Опять за окнами снежок

Светло украсил ель…

Зачем переросла, дружок,

Свою ты колыбель?

Летят снежинки, льнут ко всем

И тают без числа…

Зачем, ты, глупая, зачем

Ее переросла?

В ней не давила тяжесть дней,

В ней так легко спалось!

Теперь глаза твои темней

И золото волос…

Широкий мир твой взгляд зажег,

Но счастье даст тебе ль?

Зачем переросла, дружок,

Свою ты колыбель?

Волшебник

Непонятный учебник,

Чуть умолкли шаги, я на стул уронила скорей.

Вдруг я вижу: стоит у дверей

И не знает, войти ли и хитро мигает волшебник.

До земли борода,

Темный плащ розоватым огнем отливает…

И стоит и кивает

И кивая глядит, а под каждою бровью – звезда.

Я навстречу и мигом

Незнакомому гостю свой стул подаю.

“Знаю мудрость твою,

Ведь и сам ты не друг непонятным и путаным книгам.

Я устала от книг!

Разве сердце от слов напечатанных бьется?”

Он стоит и смеется:

“Ты, шалунья, права! Я для деток веселый шутник.

Что для взрослых – вериги,

Для шалуньи, как ты, для свободной души – волшебство.

Так проси же всего!”

Я за шею его обняла: “Уничтожь мои книги!

Я веселья не вижу ни в чем,

Я на маму сержусь, я с учителем спорю.

Увези меня к морю!

Посильней обними и покрепче укутай плащом!

Надоевший учебник

Разве стоит твоих серебристых и пышных кудрей?”

Вдруг я вижу: стоит у дверей

И не знает, уйти ли и грустно кивает волшебник.

Первая роза

Девочка мальчику розу дарит,

Первую розу с куста.

Девочку мальчик целует в уста,

Первым лобзаньем дарит.

Солнышко скрылось, аллея пуста…

Стыдно в уста целовать!

Девочка, надо ли было срывать

Первую розу с куста?

Исповедь

Улыбаясь, милым крошкой звали,

Для игры сажали на колени…

Я дрожал от их прикосновений

И не смел уйти, уже неправый.

А они упрямца для забавы

Целовали!

В их очах я видел океаны,

В их речах я пенье ночи слышал.

“Ты поэт у нас! В кого ты вышел?”

Сколько горечи в таких вопросах!

Ведь ко мне клонился в темных косах

Лик Татьяны!

На заре я приносил букеты,

У дверей шепча с последней дрожью:

“Если да, – зачем же мучить ложью?

Если нет, – зачем же целовали?”

А они с улыбкою давали

Мне конфеты.

Девочка-смерть

Луна омывала холодный паркет

Молочной и ровной волной.

К горячей щеке прижимая букет,

Я сладко дремал под луной.

Сияньем и сном растревожен вдвойне,

Я сонные глазки открыл,

И девочка-смерть наклонилась ко мне,

Как розовый ангел без крыл.

На тоненькой шее дрожит медальон,

Румянец струится вдоль щек,

И видно бежала: чуть-чуть запылен

Ее голубой башмачок.

Затейлив узор золотой бахромы,

В кудрях бирюзовая нить.

“Ты – маленький мальчик, я – девочка: мы

Дорогою будем шалить.

Надень же (ты – рыцарь) мой шарф кружевной!”

Я молча ей подал букет…

Молочной и ровной, холодной волной

Луна омывала паркет.

Мальчик-бред

Алых роз и алых маков

Я принес тебе букет.

Я ни в чем не одинаков,

Я – веселый мальчик-бред.

Свечку желтую задую, —

Будет розовый фонарь.

Диадему золотую

Я надену, словно царь.

Полно, царь ли? Я волшебник,

Повелитель сонных царств,

Исцеляющий лечебник

Без пилюль и без лекарств.

Что лекарства! Что пилюли!

Будем, детка, танцевать!

Уж летит верхом на стуле

Опустевшая кровать.

Алый змей шуршит и вьется,

А откуда, – мой секрет!

Я смеюсь, и все смеется.

Я – веселый мальчик-бред!

Принц и лебеди

В тихий час, когда лучи неярки

И душа устала от людей,

В золотом и величавом парке

Я кормлю спокойных лебедей.

Догорел вечерний праздник неба.

(Ах, и небо устает пылать!)

Я стою, роняя крошки хлеба

В золотую, розовую гладь.

Уплывают беленькие крошки,

Покружась меж листьев золотых.

Тихий луч мои целует ножки

И дрожит на прядях завитых.

Затенен задумчивой колонной,

Я стою и наблюдаю я,

Как мой дар с печалью благосклонной

Принимают белые друзья.

В темный час, когда мы все лелеем,

И душа томится без людей,

Во дворец по меркнущим аллеям

Я иду от белых лебедей.

За книгами

“Мама, милая, не мучь же!

Мы поедем или нет?”

Я большая, – мне семь лет,

Я упряма, – это лучше.

Удивительно упряма:

Скажут нет, а будет да.

Не поддамся никогда,

Это ясно знает мама.

“Поиграй, возьмись за дело,

Домик строй”. – “А где картон?”

“Что за тон?” – “Совсем не тон!

Просто жить мне надоело!

Надоело… жить… на свете,

Все большие – палачи,

Давид Копперфильд”… – “Молчи!

Няня, шубу! Что за дети!”

Прямо в рот летят снежинки…

Огонечки фонарей…

“Ну, извозчик, поскорей!

Будут, мамочка, картинки?”

Сколько книг! Какая давка!

Сколько книг! Я все прочту!

В сердце радость, а во рту

Вкус соленого прилавка.

Неравные братья

“Я колдун, а ты мой брат”.

“Ты меня посадишь в яму!”

“Ты мой брат и ты не рад?”

“Спросим маму!”

“Хорошо, так ты солдат”.

“Я всегда играл за даму!”

“Ты солдат и ты не рад?”

“Спросим маму!”

“Я придумал: акробат”.

“Не хочу такого сраму!”

“Акробат – и ты не рад?”

“Спросим маму!”

Скучные игры

Глупую куклу со стула

Я подняла и одела.

Куклу я на пол швырнула:

В маму играть – надоело!

Не поднимаясь со стула

Долго я в книгу глядела.

Книгу я на пол швырнула:

В папу играть – надоело!

Мятежники

Что за мука и нелепость

Этот вечный страх тюрьмы!

Нас домой зовут, а мы

Строим крепость.

Как помочь такому горю?

Остается лишь одно:

Изловчиться – и в окно,

Прямо к морю!

Мы – свободные пираты,

Смелым быть – наш первый долг.

Ненавистный голос смолк.

За лопаты!

Слов не слышно в этом вое,

Ветер, море, – все за нас.

Наша крепость поднялась,

Мы – герои!

Будет славное сраженье.

Ну, товарищи, вперед!

Враг не ждет, а подождет

Умноженье.

Живая цепочка

Эти ручки кто расцепит,

Чья тяжелая рука?

Их цепочка так легка

Под умильный детский лепет.

Кто сплетенные разнимет?

Перед ними каждый – трус!

Эту тяжесть, этот груз

Кто у мамы с шеи снимет?

А удастся, – в миг у дочки

Будут капельки в глазах.

Будет девочка в слезах,

Будет мама без цепочки.

И умолкнет милый лепет,

Кто-то всхлипнет; скрипнет дверь…

Кто разнимет их теперь

Эти ручки, кто расцепит?

Баярд

За умноженьем – черепаха,

Зато чертенок за игрой,

Мой первый рыцарь был без страха,

Не без упрека, но герой!

Его в мечтах носили кони,

Он был разбойником в лесу,

Но приносил мне на ладони

С магнолий снятую росу.

Ему на шее загорелой

Я поправляла талисман,

И мне, как он чужой и смелой,

Он покорялся, атаман!

Улыбкой принц и школьник платьем,

С кудрями точно из огня,

Учителям он был проклятьем

И совершенством для меня!

За принужденье мстил жестоко, —

Великий враг чернил и парт!

И был, хотя не без упрека,

Не без упрека, но Баярд!

Мама на даче

Мы на даче: за лугом Ока серебрится,

Серебрится, как новый клинок.

Наша мама сегодня царица,

На головке у мамы венок.

Наша мама не любит тяжелой прически, —

Только время и шпильки терять!

Тихий лучик упал сквозь березки

На одну шелковистую прядь.

В небе облачко плыло и плакало, тая.

Назвала его мама судьбой.

Наша мама теперь золотая,

А венок у нее голубой.

Два веночка на ней, два венка, в самом деле:

Из цветов, а другой из лучей.

Это мы васильковый надели,

А другой, золотистый – ничей.

Скоро вечер: за лесом луна загорится,

На плотах заблестят огоньки…

Наша мама сегодня царица,

На головке у мамы венки.

Жар-птица

Максу Волошину

Нет возможности, хоть брось!

Что ни буква – клякса,

Строчка вкривь и строчка вкось,

Строчки веером, – все врозь!

Нету сил у Макса!

– “Барин, кушать!” Что еда!

Блюдо вечно блюдо

И вода всегда вода.

Что еда ему, когда

Ожидает чудо?

У больших об этом речь,

А большие правы.

Не спешит в постельку лечь,

Должен птицу он стеречь,

Богатырь кудрявый.

Уж часы двенадцать бьют,

(Бой промчался резкий),

Над подушкой сны встают

В складках занавески.

Промелькнет – не Рыба-Кит,

Трудно ухватиться!

Точно радуга блестит!

Почему же не летит

Чудная Жар-Птица?

Плакать – глупо. Он не глуп,

Он совсем не плакса,

Не надует гордых губ, —

Ведь Жар-Птица, а не суп

Ожидает Макса!

Как зарница! На хвосте

Золотые блестки!

Много птиц, да все не те…

На ресницах в темноте

Засияли слезки.

Он тесней к окну приник:

Серые фигуры…

Вдалеке унылый крик…

– В эту ночь он все постиг,

Мальчик белокурый!

“Так”

“Почему ты плачешь?” – “Так”.

“Плакать “так” смешно и глупо.

Зареветь, не кончив супа!

Отними от глаз кулак!

Если плачешь, есть причина.

Я отец и я не враг.

Почему ты плачешь?” – “Так”.

“Ну, какой же ты мужчина?

Отними от глаз кулак!

Что за нрав такой? Откуда?

Рассержусь, и будет худо!

Почему ты плачешь?” – “Так”.

Молитва в столовой

Самовар отшумевший заглох;

Погружается дом в полутьму.

Мне счастья не надо, – ему

Отдай мое счастье, Бог!

Зимний сумрак касается роз

На обоях и ярких углей.

Пошли ему вечер светлей,

Теплее, чем мне, Христос!

Я сдержу и улыбку и вздох,

Я с проклятием рук не сожму,

Но только – дай счастье ему,

О, дай ему счастье, Бог!

“Мы с тобою лишь два отголоска…”

Мы с тобою лишь два отголоска:

Ты затихнул, и я замолчу.

Мы когда-то с покорностью воска

Отдались роковому лучу.

Это чувство сладчайшим недугом

Наши души терзало и жгло.

Оттого тебя чувствовать другом

Мне порою до слез тяжело.

Станет горечь улыбкою скоро,

И усталостью станет печаль.

Жаль не слова, поверь, и не взора, —

Только тайны утраченной жаль!

От тебя, утомленный анатом,

Я познала сладчайшее зло.

Оттого тебя чувствовать братом

Мне порою до слез тяжело.

Юнге

Сыплют волны, с колесами споря,

Серебристые брызги вокруг.

Ни смущения в сердце, ни горя, —

Будь счастливым, мой маленький друг!

В синеву беспокойного моря

Выплывает отважный фрегат.

Ни смущения в сердце, ни горя, —

Будь счастливым, мой маленький брат!

Очаг мудреца

Не поэтом он был: в незнакомом

Не искал позабытых созвучий,

Без гнева на звезды и тучи

Наклонялся над греческим томом.

За окнами жизнь засыпала,

Уступала забвенью измена,

За окнами пышная пена

За фонтаном фонтан рассыпала.

В тот вечер случилось (ведь – странно,

Мы не знаем грядущего мига!),

Что с колен его мудрая книга

На ковер соскользнула нежданно.

И комната стала каютой,

Где душа говорит с тишиною…

Он плыл, убаюкан волною,

Окруженный волненьем и смутой.

Дорогие, знакомые виды

Из рам потемневших кивали,

А за окнами там проплывали

И вздыхали, плывя, Нереиды.

Путь креста

Сколько светлых возможностей ты погубил, не желая.

Было больше их в сердце, чем в небе сияющих звезд.

Лучезарного дня после стольких мучений ждала я,

Получила лишь крест.

Что горело во мне? Назови это чувство любовью,

Если хочешь, иль сном, только правды от сердца не скрой:

Я сумела бы, друг, подойти к твоему изголовью

Осторожной сестрой.

Я кумиров твоих не коснулась бы дерзко и смело,

Ни любимых имен, ни безумно-оплаканных книг.

Как больное дитя я тебя б убаюкать сумела

В неутешенный миг.

Сколько светлых возможностей, милый, и сколько смятений!

Было больше их в сердце, чем в небе сияющих звезд…

Но во имя твое я без слез – мне свидетели тени —

Поднимаю свой крест.

Памятью сердца

Памятью сердца – венком незабудок

Я окружила твой милый портрет.

Днем утоляет и лечит рассудок,

Вечером – нет.

Бродят шаги в опечаленной зале,

Бродят и ждут, не идут ли в ответ.

“Все заживает”, мне люди сказали…

Вечером – нет.

Добрый путь!

В мои глаза несмело

Ты хочешь заглянуть.

За лугом солнце село…

Мой мальчик, добрый путь!

Любви при первой встрече

Отдайся и забудь.

Уж на балконе свечи…

Мой мальчик, добрый путь!

Успокоенье – сердцу,

Позволь ему уснуть!

Я распахнула дверцу…

Мой мальчик, добрый путь!

Победа

Но и у нас есть волшебная чаша,

(В сонные дни вы потянетесь к ней!)

Но и у нас есть улыбка, и наша

Тайна темней.

Тень Эвридики и факел Гекаты, —

Все промелькнет, исчезая в одном.

Наша победа: мы вечно богаты

Новым вином!

В раю

Воспоминанье слишком давит плечи,

Я о земном заплачу и в раю,

Я старых слов при нашей новой встрече

Не утаю.

Где сонмы ангелов летают стройно,

Где арфы, лилии и детский хор,

Где все покой, я буду беспокойно

Ловить твой взор.

Виденья райские с усмешкой провожая,

Одна в кругу невинно-строгих дев,

Я буду петь, земная и чужая,

Земной напев!

Воспоминанье слишком давит плечи,

Настанет миг, – я слез не утаю…

Ни здесь, ни там, – нигде не надо встречи,

И не для встреч проснемся мы в раю!

Ни здесь, ни там

Опять сияющим крестам

Поют хвалу колокола.

Я вся дрожу, я поняла,

Они поют: “и здесь и там”.

Улыбка просится к устам,

Еще стремительней хвала…

Как ошибиться я могла?

Они поют: “не здесь, а там”.

О, пусть сияющим крестам

Поют хвалу колокола…

Я слишком ясно поняла:

“Ни здесь, ни там… Ни здесь, ни там”…

Последняя встреча

О, я помню прощальные речи,

Их шептавшие помню уста.

“Только чистым даруются встречи.

Мы увидимся, будь же чиста”.

Я учителю молча внимала.

Был он нежность и ласковость весь.

Он о “там” говорил, но как мало

Это “там” заменяло мне “здесь”!

Тишина посылается роком, —

Тем и вечны слова, что тихи.

Говорил он о самом глубоком,

Баратынского вспомнил стихи;

Говорил о игре отражений,

О лучах закатившихся звезд…

Я не помню его выражений,

Но улыбку я помню и жест.

Ни следа от былого недуга,

Не мучительно бремя креста.

Только чистые узрят друг друга, —

Мой любимый, я буду чиста!

На заре

Их души неведомым счастьем

Баюкал предутренний гул.

Он с тайным и странным участьем

В их детские сны заглянул.

И, сладким предчувствием ранен

Каких-то безудержных гроз,

Спросил он, и был им так странен

Его непонятный вопрос.

Оне, притаясь, промолчали

И молча порвали звено…

За миг бесконечной печали

Да будет ему прощено!

“И как прежде оне улыбались…”

И как прежде оне улыбались,

Обожая изменчивый дым;

И как прежде оне ошибались,

Улыбаясь ошибкам своим;

И как прежде оне безустанно

Отдавались нежданной волне.

Но по-новому грустно и странно

Вечерами молчали оне.

Эпилог

Очарованье своих же обетов,

Жажда любви и незнанье о ней…

Что же осталось от блещущих дней?

Новый портрет в галерее портретов,

Новая тень меж теней.

Несколько строк из любимых поэтов,

Прелесть опасных, иных ступеней…

Вот и разгадка таинственных дней!

Лишний портрет в галерее портретов,

Лишняя тень меж теней.

Не в нашей власти

Возвращение в жизнь – не обман, не измена.

Пусть твердим мы: “Твоя, вся твоя!” чуть дыша,

Все же сердце вернется из плена,

И вернется душа.

Эти речи в бреду не обманны, не лживы,

(Разве может солгать, – ошибается бред!)

Но проходят недели, – мы живы,

Забывая обет.

В этот миг расставанья мучительно-скорый

Нам казалось: на солнце навек пелена,

Нам казалось: подвинутся горы,

И погаснет луна.

В этот горестный миг – на печаль или радость —

Мы и душу и сердце, мы все отдаем,

Прозревая великую сладость

В отрешенье своем.

К утешителю-сну простираются руки,

Мы томительно спим от зари до зари…

Но за дверью знакомые звуки:

“Мы пришли, отвори!”

В этот миг, улыбаясь раздвинутым стенам,

Мы кидаемся в жизнь, облегченно дыша.

Наше сердце смеется над пленом,

И смеется душа!

Распятие

Ты помнишь? Розовый закат

Ласкал дрожащие листы,

Кидая луч на темный скат

И темные кресты.

Лилось заката торжество,

Смывая боль и тайный грех,

На тельце нежное Того,

Кто распят был за всех.

Закат погас; в последний раз

Блеснуло золото кудрей,

И так светло взглянул на нас

Малютка Назарей.

Мой друг, незнанием томим,

Ты вдаль шагов не устреми:

Там правды нет! Будь вечно с Ним

И с нежными детьми.

И, если сны тебе велят

Идти к “безвестной красоте”,

Ты вспомни безответный взгляд

Ребенка на кресте.

Привет из башни

Скоро вечер: от тьмы не укрыться,

Чья-то тень замелькает в окне…

Уезжай, уезжай же, мой рыцарь,

На своем золотистом коне!

В неизвестном, в сияющем свете

Помяни незнакомку добром!

Уж играет изменчивый ветер

Золотым и зеленым пером.

Здесь оконца узорные узки,

Здесь и утром портреты в тени…

На зеленом, на солнечном спуске

Незнакомку добром помяни!

Видит Бог, от судьбы не укрыться.

Чья-то тень замелькала в окне…

Уезжай, уезжай же, мой рыцарь,

На своем золотистом коне!

Резеда и роза

Один маня, другой с полуугрозой,

Идут цветы блестящей чередой.

Мы на заре клянемся только розой,

Но в поздний час мы дышим резедой.

Один в пути пленяется мимозой,

Другому ландыш мил, блестя в росе. —

Но на заре мы дышим только розой,

Но резедою мы кончаем все!

Итог дня

Ах, какая усталость под вечер!

Недовольство собою и миром и всем!

Слишком много я им улыбалась при встрече,

Улыбалась, не зная зачем.

Слишком много вопросов без жажды

За ответ заплатить возлиянием слез.

Говорили, гадали, и каждый

Неизвестность с собою унес.

Слишком много потупленных взоров,

Слишком много ненужных бесед в терему,

Вышивания бисером слишком ненужных узоров.

Вот гирлянда, вот ангел… К чему?

Ах, какая усталость! Как слабы

Наши лучшие сны! Как легка в обыденность ступень!

Я могла бы уйти, я замкнуться могла бы…

Я Христа предавала весь день!

Молитва лодки

В тихую пристань, где зыблются лодки,

И отдыхают от бурь корабли,

Ты, Всемогущий, и Мудрый, и Кроткий,

Мне, утомленной и маленькой лодке,

Мирно приплыть повели.

В тихую пристань, где зыблются лодки,

И, отдыхая, грустят корабли.

Призрак царевны

С темной веткою шепчется ветка,

Под ногами ложится трава,

Где-то плачет сова…

Дай мне руку, пугливая детка!

Я с тобою, твой рыцарь и друг,

Ты тихонько дрожишь почему-то.

Не ломай своих рук,

А плащом их теплее закутай.

Много странствий он видел и чащ,

В нем от пуль неприятельских дыры.

Ты закутайся в плащ:

Здесь туманы ползучие сыры,

Здесь сгоришь на болотном огне!

Беззащитные руки ломая,

Ты напомнила мне

Ту царевну из дальнего мая,

Ту, любимую слишком давно,

Чьи уста, как рубины горели…

Предо мною окно

И головка в плену ожерелий.

Нежный взор удержать не сумел,

Я, обняв, оторвался жестоко…

Как я мог, как я смел

Погубить эту розу Востока!

С темной веткою шепчется ветка,

Небосклон предрассветный серей.

Дай мне руку скорей

На прощанье, пугливая детка!

Письмо на розовой бумаге

В какой-то дальней рейнской саге

Печальный юноша-герой

Сжигает позднею порой

Письмо на розовой бумаге.

И я, как рыцарь (без пера,

Увы, без шлема и без шпаги!),

Письмо на розовой бумаге

На канделябре сжег вчера.

Его в поход умчали флаги,

Фанфары смех и боя пыл,

И он, счастливый, позабыл

Письмо на розовой бумаге.

Оно погибло на огне,

Но шелестит при каждом шаге,

Письмо на розовой бумаге

Уж не на мне оно, – во мне!

Пусть забывает в дальней саге

Печальный рыцарь грусть свою, —

Ах, я в груди его таю,

Письмо на розовой бумаге!

Два исхода

1. “Со мной в ночи шептались тени…”

Со мной в ночи шептались тени,

Ко мне ласкались кольца дыма,

Я знала тайны вcex растений

И песни всех колоколов, —

А люди мимо шли без слов,

Куда-то вдаль спешили мимо.

Я трепетала каждой жилкой

Среди безмолвия ночного,

Над жизнью пламенной и пылкой

Держа задумчивый фонарь…

Я не жила, – так было встарь.

Что было встарь, то будет снова.

2. “С тобой в ночи шептались тени…”

С тобой в ночи шептались тени,

К тебе ласкались кольца дыма,

Ты знала тайны всех растений

И песни всех колоколов, —

А люди мимо шли без слов

Куда-то вдаль спешили мимо.

Ты трепетала каждой жилкой

Среди безмолвия ночного,

Над жизнью пламенной и пылкой

Держа задумчивый фонарь…

Ты не жила, – так было встарь.

Что было встарь, – не будет снова.

На концерте

Странный звук издавала в тот вечер старинная скрипка:

Человеческим горем – и женским! – звучал ее плач.

Улыбался скрипач.

Без конца к утомленным губам возвращалась улы6ка.

Странный взгляд посылала к эстраде из сумрачной ложи

Незнакомая дама в уборе лиловых камней.

Взгляд картин и теней!

Неразгаданный взгляд, на рыдание скрипки похожий.

К инструменту летел он стремительно-властно и прямо.

Стон аккорда, – и вдруг оборвался томительный плач…

Улыбался скрипач,

Но глядела в партер – безучастно и весело – дама.

Зимняя сказка

“Не уходи”, они шепнули с лаской,

“Будь с нами весь!

Ты видишь сам, какой нежданной сказкой

Ты встречен здесь”.

“О, подожди”, они просили нежно,

С мольбою рук.

“Смотри, темно на улицах и снежно…

Останься, друг!

О, не буди! На улицах морозно…

Нам нужен сон!”

Но этот крик последний слишком поздно

Расслышал он.

“И уж опять они в полуистоме…”

И уж опять они в полуистоме

О каждом сне волнуются тайком;

И уж опять в полууснувшем доме

Ведут беседу с давним дневником.

Опять под музыку на маленьком диване

Звенит-звучит таинственный рассказ

О рудниках, о мертвом караване,

О подземелье, где зарыт алмаз.

Улыбка сумерок, как прежде, в окна льется;

Как прежде, им о лампе думать лень;

И уж опять из темного колодца

Встает Ундины плачущая тень.

Да, мы по-прежнему мечтою сердце лечим,

В недетский бред вплетая детства нить,

Но близок день, – и станет грезить нечем,

Как и теперь уже нам нечем жить!