Снег падал крупными рыхлыми влажными хлопьями словно его сыпали из мешка

Надпись на могильном камне — вот что поразило меня.

И сама по себе такая надпись могла заинтересовать кого угодно. Но то, что полковник Лунде, председатель Общества любителей поэзии, неверно цитировал Карла Сэндберга, — это было уже слишком!

Я пересек Фрогнер-парк и вскоре зашагал по территории, где были установлены скульптуры Вигелана. Каменные фигуры на мосту словно бы ожили. Я совершенно лишен воображения и не боюсь темноты. И все же мне стало не по себе. Что-то зловещее было в этих каменных мертвецах, словно вдруг оживших под темным зимним небом. Я слегка ускорил шаг.

Я миновал «Фонтан» и дошел до «Монолита». Он возвышался как гигантское древо, предназначенное подпирать небосвод.

Кладбищенские ворота оказались запертыми. Но это было неважно, я без труда перелез через них. Спрыгнув по ту сторону ограды, я зашагал по дорожке.

Я знал, где могила фру Лунде. Два года назад я был на похоронах и хорошо запомнил высокое надгробие из белого камня и перед ним — на траве — мраморного голубя.

Казалось, белый камень притягивал к себе мерцающий лунный свет: он весь излучал серебристое сияние. Но у подножия камня лежал какой-то темный предмет. Сначала мне показалось, будто это пустой серый бумажный мешок — такие иной раз сдувает ветром с грузовиков. Я подошел ближе.

И тут я увидел, что это человек.

В детстве я нипочем бы не поверил, что в жилах старой чудаковатой сестрицы полковника Лунде течет хотя бы одна капля крови. Но я ошибался. Кровь у нее была: белый голубь был весь залит ею так, что в темноте казалось, будто он вытесан из черного мрамора.

Пошел снег. Он падал крупными, рыхлыми, влажными хлопьями, словно кто-то сыпал его из мешка.

Снежные хлопья, коснувшись тщедушного тельца фрёкен Лунде, сразу же таяли. Она лежала, скрючившись, у самого надгробия — кто-то, видно, с невероятной силой толкнул ее на него.

Снежные хлопья сразу же таяли на залитом кровью мраморном голубе.

Но на земле уже образовался белый покров, И в то самое мгновение—быть может, какую-то долю секунды, когда я увидел маленькую фрёкен Лунде, кровь и пелену снега на земле, — я успел заметить еще кое-что. Перед надгробием были ясно видны на земле следы чьих-то ног. Крупные влажные хлопья снега быстро засыпали эти следы, но я по-прежнему четко их различал. Отпечатки маленьких ботинок и ботинок побольше. Следы кружили на месте, то сходясь, то отдаляясь друг от друга, и со всей очевидностью свидетельствовали об одном. О борьбе, которая здесь разыгралась.

И в ту же долю секунды, когда я застыл в январской мгле у высокого надгробия на кладбище Вэстре, мой взгляд выхватил надпись на камне: «Травой ничто не скрыто».

Я осторожно перевернул фрёкен Лунде — так, чтобы увидеть ее лицо.

Кровь шла из раны на голове — лоб у сестры полковника был рассечен от брови до волос. Кровь продолжала сочиться, но, видно, совсем недавно била струей.

Взяв фрёкен Лунде за запястье, я стал нащупывать пульс. Рука у нее была холодная как лед, и от страха у меня сжалось сердце. Отыскав наконец ее пульс, я ощутил слабое биение.

Я осторожно приподнял ее. Она была такая легонькая, будто и не человек вовсе, Странная маленькая фрёкен Лунде. Я знал, что нельзя терять ни секунды, И вдруг я увидел сумку для рукоделия, в которую она положила книги, — сумка была наполовину скрыта надгробием. Я заметил ее уже после того, как взял фрёкен Лунде на руки. Я не стал поднимать сумку. Надо было спешить.

Для того чтобы снова перелезть через запертые ворота, мне пришлось перекинуть фрёкен Лунде через плечо. Не очень-то подобающая поза для дамы, но выбора у меня не было. Затем я снова взял ее на руки.

В лицо мне летел мокрый снег, а я спешил со всех ног мимо скульптур Вигелана к улице Киркевай. Никто не встретился мне на пути. В эту мерзкую погоду улица Киркевай тоже была пуста. Крышу моего синего «фольксвагена» устлали снежные хлопья — теперь уже не такие влажные и рыхлые. Ветер утих, луна скрылась за облаками, и валила снежная крупа — белая, холодная, плотная.

«Отпереть мою собственную машину и уложить фрёкен Лунде на заднее сиденье? Это неприлично, — подумал я. — Я должен держать ее на руках и оберегать ее».

Мне повезло. Со стороны Майорстюэн показалось пустое такси. Я вышел на середину улицы, и такси тотчас же остановилось.

Шофер был совсем молодой, видимо, студент, решивший подработать во время рождественских каникул. Он выскочил из машины и распахнул заднюю дверцу Я пригнулся и влез в машину с фрёкен Лунде на руках Она не шевелилась, и я не мог понять, дышит она или нет. У меня было такое чувство, словно я держу на коленях ребенка.

Молоденький шофер сел за руль.

— В пункт «скорой помощи»? — спросил он, глядя на меня в зеркальце.

— В Уллеволскую больницу, — сказал я.

— Хорошо. Она умерла?

— Нет. Но нельзя терять ни секунды.

Он рванул машину с такой силой, что задние колеса забуксовали на скользком как мыло асфальте, Шофер сбавил газ. Затем — в нарушение правил уличного движения — он переехал через трамвайные рельсы, свернул прямо на Киркевай и повел машину по направлению к Майорстюэн.

— Есть у тебя радио? — спросил я.

— Есть.

— Можешь связаться с полицией?

— С полицией?

— Будь добр, делай то, что я тебе говорю.

— Хорошо. Я сейчас вызову нашу центральную, а она известит полицию. Что передать?

Он снова взглянул на меня в зеркальце. Мы остановились на перекрестке у Майорстюэн: он ждал зеленого света.

— Попроси полицию вызвать инспектора Карла-Юргена Халла и доктора Кристиана Бакке. Пусть немедленно явятся в третье терапевтическое отделение Уллеволской больницы. Скажи, что дело спешное. И что вызывает их доцент Бакке.

Он снова включил мотор. Затем нажал какую-то кнопку.

— Такси № 5022 следует в Уллеволскую больницу, третье терапевтическое отделение. Попросите полицейского инспектора Карла-Юргена Халла и доктора Кристиана Бакке немедленно явиться туда. Просьбу передал доцент Бакке.

У него была поразительная память. «Наверно, студент-филолог», — подумал я.

— Как по-твоему, сколько времени им потребуется, чтобы добраться туда? — спросил я.

— Это зависит от их расторопности.

Разумеется, он был совершенно прав.

Мне пришлось повздорить с ночной сестрой в третьем терапевтическом: она требовала, чтобы я предъявил направление с пункта «скорой помощи». Все это время я стоял, держа на руках фрёкен Лунде.

И тут пришел мой брат Кристиан.

— Можете пропустить их, сестра, — сказал он.

Мы вошли в дверь, на которой висела табличка с надписью: «Заведующий отделением». Я осторожно уложил фрёкен Лунде на кушетку.

Брат достал из письменного стола стетоскоп. Расстегнув старомодное манто и странного покроя блузку на маленькой фрёкен Лунде, он стал слушать ее сердце.

В этот момент вошел Карл-Юрген.

— Я поругался с ночной сестрой, — сказал он. — Мне пришлось предъявить документы. Что случилось?

— Этого я пока еще не знаю, — сказал Кристиан. — Позови сюда ночную сестру!

Карл-Юрген вышел из кабинета.

— Кристиан, она умирает?

— Не думаю. Но она очень слаба.

В дверях показалась ночная сестра вместе с Карлом-Юргеном.

— Помогите мне, сестра.

Та не стала задавать вопросов. Осторожно приподняв фрёкен Лунде, она сняла с нее блузку. Кристиан стоял с ваткой и шприцем наготове. Он протер худенькое предплечье и сделал укол.

— Что ты ей впрыснул, Кристиан?

— Адреналин. Он стимулирует сердечную деятельность.

Мы стали ждать.

Кристиан стоял, не отнимая руки от тоненького запястья. Затем он снова достал стетоскоп. Ночная сестра слегка опустила изголовье, и голова маленькой фрёкен Лунде откинулась назад.